Сравнительное пособие
по применению силы Россией

И в Украине, и в Сирии Москва применила силу экономно, используя местное население, российских добровольцев и союзников-"ополченцев". Россия промышляет нетрадиционными методами, включая нерегулярную войну или сочетание регулярных и нерегулярных формирований, когда не нужно особо заботиться об эскалации, потому что, пока конфликт остается ограниченным территориально, Россия, скорее всего, достигнет победы. Все это - методы снижения материальных и политических издержек. В Сирии, в частности, Россия использовала наемников и спецназ в качестве мультипликаторов для укрепления довольно слабой боеспособности сирийской армии и иранских союзников. Широкомасштабное использование частных военных компаний на Ближнем Востоке первыми начали практиковать США в Ираке, тогда ЧВК стали значительной частью используемых сил. Группы наемников по-прежнему вне закона в России, и на практике они являются не коммерческими предприятиями, а дополнительным силовым инструментом государства, от которого всегда можно официально откреститься.

Порой, как в случае с Украиной, такое предпочтение использования наемников приводило к беспорядочной эскалации, но эти издержки для России были политически допустимыми. Россия сохраняет низкую плотность регулярных войск на поле боя, быстро наращивая расходную живую силу в конфликте за счет марионеточных сил, потери среди которых проходят без каких-либо ощутимых последствий для внутриполитической поддержки или фактического военного потенциала. На протяжении 2014 и 2015 присутствие российских сил в Украине по большей части может исчисляться батальонами, что зачастую выражалось в применении ротно-тактических групп и малых вспомогательных подразделений на поле боя. Позиции на линии соприкосновения редко укомплектованы российскими военнослужащими; они, как правило, находятся в тылу, обеспечивая наступательную огневую поддержку, противовоздушную оборону, и выступая в качестве сил быстрого реагирования.

Для обеспечения этой стратегии используется огромный арсенал оружия, унаследованный от Советского Союза, большая часть которого снята с вооружения в российской армии и перемещена на большие базы хранения. Российские вооруженные силы на самом деле малы относительно размеров страны, которую они призваны защищать, их общая численность составляет около 900 000 человек , при этом численность наземных войск вряд ли превосходит примерно 300 000. На первый взгляд это немало, но следует помнить, что Россия занимает одну восьмую часть всей суши Земли. Для сравнения, такие страны, как Турция или Пакистан, будучи в десятки раз компактнее России, обладают сопоставимыми, если не большими армиями с более чем 400,000 военнослужащих в сухопутных войсках. То же самое можно сказать и о других крупных державах - США и Китае. Однако, у России достаточно военной техники для оснащения бесчисленных маленьких армий до технологического уровня СССР середины-конца 1980-х годов.

Посмотрите на поля сражений в Украине, и вы обнаружите, что армии Украины (которая по сути является вариантом нереформированной Советской армии образца 80-х годов) противостоит в артиллерийских и танковых дуэлях марионеточная сила, которую Россия снабдила сопоставимой, образца 80-х годов, советской военной техникой. Действительно, на ранних этапах конфликта, когда Москва стремилась сохранять маску своей непричастности, они поставляли только то, что могло сойти за трофеи, захваченные у украинских военных. Регулярная российская армия располагает вооружениями, которые на голову выше того, что способна противопоставить Украина. Российский подход состоит в усилении марионеточных сил регулярными подразделениями по мере необходимости и в минимально возможной степени.

Хотя Россия предпочитает прикрывать свои войска наемным расходным материалом, было бы ошибкой принимать это за неготовность к эскалации, если того требует логика противостояния. Пристальный взгляд на то, как Россия использует военную силу, показывает, что она с большой готовностью практикует постепенную эскалацию и войну на принуждение. Чарап отметил это в своем недавнем тексте "Использование Россией военной силы в качестве инструмента внешней политики: есть ли здесь логика?" Он опирается на мнение Томаса Шеллинга, который отметил, что "принудительные военные действия могут вестись отдельными, точно отмеренными дозами". Шеллинг также писал:

"Эффективность принуждения зависит в большей степени от масштаба нависшей угрозы, чем от уже нанесенного ущерба. Дипломатический процесс в большей степени определяет действия, чем процесс сражения. И хотя дипломатия не требует замедления действий, она требует наличия впечатляющего запаса возможности нанесения ущерба в будущем".

Однако, применение Россией силы не определяется выбором между постепенной эскалацией и масштабным вмешательством. Москва скорее использует страх перед масштабным вмешательством для принуждения и разыгрывает эту карту на поле боя в тех случаях, когда низкозатратная стратегия заходит в тупик. В случае с Сирией Россия повела двухуровневую игру. Ее целью было изменить внешнюю политику США и Турции. Москва сделала вывод, что для этого ей придется военным путем истребить сирийскую оппозицию и таким образом уничтожить любые альтернативы Асаду. Москва с ее сирийскими, иранскими и ливанскими союзниками выложили трупами путь к победе на некоей части театра военных действий, чтобы оказать давление на противников на стратегическом уровне.

Российский постепенный подход уязвим по своей сути, так как он основан на развертывании лишь минимально необходимой численности войск в зоне проведения боевых действий для достижения желаемых политических целей. Для того, чтобы сдерживать и деморализовать равнозначных противников, Россия может зачастую прибегать к использованию высокотехнологичного обычного вооружения, такого как ПВО большой дальности, противокорабельных ракет и баллистических ракетных систем. Эти вооружения не предназначены для реального боевого применения. Они призваны производить впечатление на Соединенные Штаты. Первоочередная цель российского руководства - сделать зону боевых действий своей собственной песочницей, резко уменьшая для сопоставимых противников возможности прямого вмешательства. Америка обычно достигает этого в своих кампаниях за счет превосходства в воздухе. Способ России дешевле: блокирование территории на земле.

В случаях, когда дипломатия принуждения терпит неудачу из-за неэффективности постепенной эскалации либо в силу потери убедительности угрозы применения силы (как это произошло в Украине в течение лета 2014 года), Путин надевает железную рукавицу. Предпочтение отдается гибридным подходам, управлять которыми доверяют таким специалистами политической войны, как Владислав Сурков, и спецслужбам, но иногда единственным результатом этих манипуляций становится хаос. Их неудачи вынуждают Кремль передавать проблематику российскому Генеральному штабу, который начинает точечно и кратковременно использовать потенциал современных обычных вооружений. Части регулярной российской армии переходят границу, наносят противнику удар в челюсть и выходят, сделав свое дело. Иногда это делается для того, чтобы убедить противника, что он не может победить. Именно таковой была логика боев под Иловайском в августе 2014 года. В других случаях, Россия надеется склонить врага к политическому соглашению под дулом автомата. Именно это произошло после битвы за Дебальцево в феврале 2015 года.

В войне с Украиной Москва вводила регулярные подразделения, чтобы разбить украинскую армию в решающих сражениях, а затем отводила многие из этих подразделений. Стремительная эскалация с вводом батальонно-тактических групп сменялась быстрой деэскалацией. Аналогичным образом Россия регулирует уровень своего присутствия в Сирии на еженедельной основе, держа его на минимуме, но быстро развертывая при необходимости. Причина этого очень проста. При развертывании целыми регулярными войсковыми соединениями российские вооруженные силы, как правило, воплощают не слишком мудреную военную доктрину, для которой их натаскивают весь год с помощью многочисленных учений и внеплановых проверок боеготовности. На поле боя план российской армии более прост: выдвинуться для соприкосновения с противником и уничтожить его посредством превосходящей огневой мощи. Понимая это, Кремль предпочитает использовать регулярные силы в режиме стрельбы короткими очередями, как с целью предотвращения боевых потерь, так и для того, чтобы избежать неконтролируемой эскалации в случае, если она начнет набирать обороты. Продержите любые общевойсковые силы в полевых условиях достаточно долго, и вы увидите, как они "сдуваются", но в российской армии это происходит особенно быстро.

Соединенные Штаты не в состоянии быстро переключаться от постепенной эскалации к открытому вмешательству, потому что их армия, как правило, играет выездные игры далеко от дома, в то время как Москва чаще всего ввязывается в драку прямо через дорогу, или, по крайней, мере у себя "на районе". Когда ведешь боевые действия на своих собственных границах либо рядом с ними, гораздо проще регулировать эскалацию-деэскалацию и количество военной силы, применяемой в конфликте. Есть и другие различия, которые влияют на стратегическую гибкость, в том числе процесс принятия решений руководством страны, различные интересы союзников, которые надо учитывать, и внутренние ограничения, налагаемые политической системой.

Россия сохраняет абсолютную гибкость принятия решений на уровне национального руководства, которое не подотчетно обществу, но, в отличие от многих других стран, где это порождает некомпетентность, Кремлю удается сохранять хороший уровень технократической компетентности в ключевых областях, таких как военное и финансовое управление или центральный банк. Это поразительное сочетание: феодальная экономика под управлением так называемой аристократии национальной безопасности, но при этом основные органы, необходимые для управления государственными делами (например, Министерство обороны), как правило, остаются в ведении компетентных администраторов.

Подотчетность обществу и политическая конкуренция в демократических странах зачастую заставляют их политический учреждения удваивать усилия, когда возникает опасность внешнеполитических неудач за границей, чтобы потом не расхлебывать их политические последствия у себя дома. Поскольку Кремль контролирует отечественные СМИ и не имеет серьезной внутренней оппозиции, он не боится менять курс, объявлять о выводе войск или преподносить совершенно новую интерпретацию конфликта. В отличие от Запада, Россия подходит к применению силы, практически не оглядываясь на ранее выбранный путь. Тем не менее, этот процесс остается воспроизводимым и выверенным. Москва старается не рисковать своей способностью формировать общественное мнение внутри страны, и не раскрывает свои карты в плане того, каким потенциалом для эскалации располагает.

Помимо своих политических целей, Россия также очень серьезно относится к стратегии выхода. На самом деле, эффективная стратегия выхода, похоже, имеет не менее важное значение, чем любые поставленные цели. По этому ключевому моменту руководство России, пожалуй, согласилось бы с Уайнбергером и Колином Пауэллом. Но, в отличие от Соединенных Штатов, они воплощают этот подход на практике. А у политических кругов США эта проблема, как правило, вызывает наибольшие трудности: как вывести войска? Вашингтон великолепен в тот момент, когда вламывается в конфликт, открыв дверь пинком, но всегда с трудом находит выход. Как правило, попытки нащупать выход требуют примерно десятилетия и триллиона долларов.

Россия, напротив, пытается создать множество точек для выхода из конфликта, возможности отойти и замять для ясности кризисную ситуацию, если все пойдет наперекосяк, будь то в Крыму, Восточной Украине или Сирии. Присутствие выверяется до самого необходимого минимума, настолько, что в Восточной Украине это сначала привело к судорожной и безрезультатной эскалации. Тем не менее, России удалось навязать конфликту политические рамки таким образом, что она так и не была объявлена официальным участником войны и может спокойно входить и выходить по своему усмотрению.

В Украине Кремль, казалось бы, затеял что-то несуразное, используя крошечное количество силы, чтобы вернуть себе влияние на стратегическую ориентацию самой большой страны в Европе. России явно не хватало ни сил, ни денег, ни военного опыта, чтобы предпринять какую-либо масштабную операцию. Тем не менее, она принудила Киев сдать Крым без боя. Позже Москва добилась от Киева подписания Минских соглашений, навязав урегулирование конфликта на своих условиях. С Вашингтоном у России получилось еще лучше, так как в определенный момент удалось убедить видных лидеров Капитолийского Холма, таких, как сенатор Джон Маккейн и редакционные комментаторы крупных изданий, что в любой момент может начаться большая военная операция, чтобы проложить "сухопутный мост в Крым".

Каждые несколько месяцев газеты продолжают трезвонить об ожидаемом российском наступлении. Россия уже выработала у них условный рефлекс: стоит ей переместить несколько соединений, и можно наблюдать панику в западных СМИ. Москва уже настолько надрессировала Запад, что, если все русские солдаты вдруг покинут Украину или Сирию, немедленно возникнет обеспокоенность, что это сделано только для того, чтобы вторгнуться в другом месте (например, пробить "сухопутный мост в Калининград").

Было бы справедливо отметить, что с момента подписания Минска-2, политическая игра зашла в тупик, и российский авторитет в плане угрозы военного принуждения постепенно сходит на нет. Подтверждением тому - уверенные действия Украины на поле боя. В этом конфликте ни одна из сторон не добилась достаточного влияния. Москва, похоже, придерживается выжидательной тактики в Украине, работая на подрыв поддержки Киева среди западных стран. Тем не менее, если Минск-2 продолжит идти в никуда, то вполне вероятно, что Россия снова нанесет точечный, но увесистый удар в этом году.

Тем временем, в Сирии Россия регулярно изменяет параметры своей авиагруппировки и наземного присутствия, вводя специализированные подразделения, например саперов или военную полицию, и оперативно выводя тех, кто больше не нужен. Для воздействия на общественное мнение Россия объявляла вывод войск еще в марте 2016 года и снова в январе 2017. Каждый такой вывод призван "закрыть" некую главу этой кампании, показать политические успехи и придать "нормальность" этому военному присутствию для отечественных зрителей. Издержками такого подхода является то, что политические успехи достигаются слишком медленно, а интерпретации событий требуют большой изобретательности. Однако существует четкая установка на то, чтобы не набрать обязательств и в конечном итоге надорваться, а сохранить стратегическую гибкость. Таким образом, у целевой аудитории внутри России создается впечатление, что Россия не впуталась в одну продолжительную кампанию, а, напротив, раскалывает сирийский конфликт на этапы, каждый из которых заканчивается победой и выводом войск.

Целью России является сохранить реальность угрозы военного принуждения, оставляя большую часть своего военного потенциала в резерве. Тогда как Сталин как-то заметил, что "в советской армии надо иметь больше смелости, чтобы отступать, чем наступать," современная российская армия ретируется регулярно. Теперь Россия предпочитает периодами добиваться кратковременного превосходства, но не жаждет полного господства в театре военных действий, и скорее провозится длительное время в условиях ограниченного применения силы, чем будет вынуждена признать свое "право собственности" на эту войну. Использование ею силы основано скорее на просчитанной осмотрительности, нежели на принятии рискованных решений. Россия нарезает боевую составляющую конфликта ломтиками, в соответствии с рекомендациями Крейтона Абрамса о том, как съесть слона: по кусочку.

Хотя Россия действительно аннексировала Крым, это, похоже, является уникальным случаем. В других случаях, вроде Грузии, востока Украины и Сирии, мы видим явное нежелание "владеть недвижимостью". По всей видимости, российская стратегия в Восточной Украине состоит в том, чтобы впихнуть эти регионы обратно. Киев уже под этим подписался, и теперь Москва стремится сделать это реальностью. Применение силы Россией - своего рода геополитический разбой, в котором случай Крыма должен рассматриваться как красивый угон, а не как имперский экспансионизм.

Американский подход к войне основывается на установлении господства с последующим контролем зоны боевых действий. К сожалению, политики, похоже, склонны преобразовывать контроль во владение, а владение - в трясину. Их особая способность - превращать воду в смолу. Кардинальные изменения в стратегии начинаются только после того, как вся затея уже воспринимается как полный провал. Похоже, Кремль внимательно конспектировал опыт США, поэтому применяет военную силу на вид гибко, но всегда в неразрывной связи с политическими целями.

Что еще более важно, Москва комфортно справляется с неудачами, делая так, чтобы все было быстро и дешево, и чтобы можно было импровизировать следующий ход, а не продолжать вкладываться в провальный план. Как я уже писал ранее, общая стратегия России является скорее стихийной, с упором на экономность, а не тщательное планирование. Кремль регулярно пытается разыгрывать беспроигрышные для себя сценарии, где даже полное поражение является политически приемлемым у себя дома. Значительная часть усилий России по созданию правдоподобного отрицания предназначена для расчистки политического пространства для возможных ошибок, прокладывание путей для циклов отступления и эскалации.

Как ни странно, Россия может получать многое из желаемого в основном выкручивая руки, а не ломая их, поскольку несколько недавних жестоких войн укрепили ее авторитет принуждения. Памятуя о том, как Россия равняла с землей Грозный во время второй Чеченской войне и войну с Грузией в 2008 году, большинство наблюдателей ожидали, что Россия, будет стремиться к максимальным результатам, применять большие силы и будет вязнуть в этом процессе. Россия же делает нечто совершенно противоположное, выставляет самый минимум сил и средств, необходимых для принудительной войны, а не бросается в омут с головой. Ее цель - найти рычаги влияния на поведение противника и принуждать, а не обладать, и эта стратегия сохраняется при более широком взгляде на общее геополитическое противостояние США и России.

Сейчас, когда мир все больше переходит к многополярности, или, хуже того, просто к беспорядку, Соединенным Штатам следует рассмотреть другие способы использования своей силы. Лучшим девизом для конфликтов в отношении малых и средних держав, многие из которых, как правило, не являются вынужденными, может быть "играй по-малому или вовсе не играй". Если уж Россия смогла смекнуть, как использовать свои гораздо меньшие вооруженные силы в целях принудительного воздействия на страны больших и малых размеров, политическое руководство США тоже, безусловно, сможет стать умнее в этом вопросе. Только в невидимой войне дронов, которая является одним из компонентов глобальной кампании по борьбе с терроризмом, США показали гибкость и творческое мышление, столь необходимое в этом веке.

Возможно, американская политическая система просто плохо подходит для этой задачи. Экономный подход в стратегии США не приводит к сохранению маневренности, недорогим провалам и осуществлению гибкой стратегии, где преимущество отдается войне на принуждение над бесконечными бомбардировками. Сложившаяся у США модель поведения приводит к недостаточному ресурсному обеспечению плановой стратегии, медленному движению к провалу, а когда катастрофа уже самоочевидна, удваиванию ставок, чтобы добиваться уже пересмотренного ряда политических целей, с более высокими издержками. В конце концов, все сводится к вымаливанию возможности выйти из конфликта.

Одним из возможных путей решения может быть устранение жесткости стратегии или, еще лучше, отсутствие стратегии с ее заменой частыми циклами адаптации использования военной силы. Предназначение военной мощи должно заключаться в том, чтобы влиять на поведение противника, а не контроль театра военных действий с увязанием в нем. Мы знаем, что может сделать политический истеблишмент, если ему дать проект строительства государства в размерах целой страны. То есть, нужно будет придерживаться ограниченных политических целей в зарубежных войнах. Кстати, это может сделать их действительно достижимыми, и кто знает, возможно, даже американская общественность согласится, что именно это и отвечает национальным интересам.

Майкл Кофман
16 февраля 2017